Армянская народная сказка
СЫН ПАХАРЯ
Во времена давно минувшие отправился как-то пахарь в поле. В полдень жена сварила обед и решила отнести мужу. А был у этого человека сын восьми лет. Мальчик, матери и говорит: «Не надо тебе ходить в поле, я отнесу». Мать сыну в ответ: «Ты пока, сыночек, мал, куда тебе, заплутаешь».
Долго сын упрашивал мать, умолял слезно: «Позволь мне, найду я дорогу, не бойся».
Наконец уговорил: положила мать хлеба в узелок, обед налила в горшочек и привязала сыну на спину. Вышел он из дому и, не сбившись с пути, прямо к отцу пришел.
— Кто дорогу тебе указал? — спросил отец.
— Сам нашел.
— Ну коли так, пойди, разложи еду на траве, вместе и поедим.
— Не будем спешить, отец, — сказал сынок, — сейчас к нам в гости пожалуют двое верхом, тогда и поедим.
— Мы люди простые, — сказал отец, — кому это в гости к нам спешить?.. Сколько раз говорил тебе — не забивай голову всякой всячиной. Разложи, что мать прислала, поедим, отдохнем малость в тенечке.
Не успел отец договорить, как видит: и вправду, едут к ним двое верхом.
Когда второй всадник поравнялся с ними, сын пахаря сказал:
— Просим отобедать, почтенные гости.
Всадники переглянулись, мол, что у них, у этих бедных пахарей, может быть достойного их высокого сана, чем они их попотчевать могут.
Неохотно сошли с коней всадники, отведали еды крестьянской и поблагодарили за гостеприимство.
А как откушали гости, сын пахаря набрался смелости и спросил:
— Откуда, уважаемые, едете и куда путь держите?
Тут они и поделились бедой своей: сын их царя неизлечимо болен, а едут они в Алеппо за великим Лохманом — авось сможет помочь царевичу.
— Лохман сейчас в Шаме, в Алеппо его давно нет.
— Откуда тебе известно, где он?
— Откуда — не ведаю, только ехать вам надо в Шам. Там, на окраине города, встретите его и проводите к своему царевичу.
Как сказал мальчик, так они и поступили. И нашли Лохмана. По дороге Лохман спросил их:
— Откуда вы узнали, что меня в Шаме надо искать?
— Встретили мы пахаря, угостил он нас, при нем сынок его, лет восьми, тот и сказал, где ты.
Как узнал про то Лохман, вскипела в нем черная злоба: уж коли этот пострел теперь так много знает, что же будет со мной, когда он вырастет?! Никак меня куска хлеба лишит! Нет, с ним надо уже сейчас сыграть такую шутку, чтоб неповадно было ему потом на хлеб мой зариться. Этот и ославить может...
Наконец прибыли они к царю (а сидел он тогда в Багдаде), посмотрел царь на Лохмана и говорит:
— Исцели сына моего, век благодарен буду.
Стал Лохман про то про се расспрашивать, но все это было для отвода глаз, потому что не давала ему покоя мысль о сыне пахаря, и говорит он царю:
— Живет в Анатолии пахарь, люди твои знают, где его искать, а у него сын, вели убить того мальчика и почки его скормить сыну твоему. В этом единственное спасение — а другого средства спасти царевича не вижу.
Царь тотчас велел седлать коней, велел слугам своим найти того пахаря и — либо купить сына у него, либо силой забрать, но доставить во дворец. И добавил:
— Не вздумайте говорить пахарю, для чего нам нужен мальчик. Скажите, царь потребовал.
Одному богу известно, сколько коней загнали царские посланцы, только добрались они до Анатолии и нашли того пахаря. И передали ему просьбу царя слово в слово.
Страшнее удара молнии был для пахаря царский указ. «Кто я, откуда царю известно про мое ничтожное существование? На что ему мой малолетний сын?!»
Но несказанно мудр был сынок у этого пахаря. Шепнул он отцу на ухо:
— Возьми с этих людей за меня столько, сколько надо вам с матерью, чтобы жить припеваючи и безбедно, а за меня не беспокойся. Господь велик: как уйду, так живым-невредимым и ворочусь.
Послушался отец сыновнего совета, попросил со слуг царевых много золота, благословил мальчика своего и отпустил в путь дальний и опасный.
Прибыли слуги царевы в Багдад и привели мальчика пред очи царя и Лохмана. А в тот день во дворце все были чем-то очень заняты, и царь наказал великому везиру приютить мальчика у себя до утра. Видит сын пахаря, мается везир, неспокойно у него на душе. Не выдержал, спросил:
— Что за дума гложет тебя, покоя тебе не дает?
Долго сокрушался везир, долго крепился, да не сдержался:
— По приказу Лохмана завтра утром тебя убьют, почки и сердце твои скормят царевичу, чтобы избавить его от опасной хвори.
— Коли так тебе велено, вот тебе и выход: найди в городе своем мальчика, умершего не более часа назад, вынь почки и сердце и отнеси царю и Лохману. А про меня скажи, что, якобы, хотел я сбежать, а ты нагнал меня, убил, достал, вот, внутренности мои, принес им. Так мы оба с тобой от этих людей и избавимся.
Смекнул везир, что мальчик не по годам мудр, и поступил так, как мы знаем.
Царь с Лохманом удивились, спросили:
— Почему ты убил его?
Не поднимая головы, везир поведал, что мальчик тайком улизнул из его дома и что ему пришлось долго гнаться за ним, А как нагнал, ярости и злости на этого негодника было столько, что зарубил на месте, а почки и сердце вот — принес. Так уж получилось, и если что не так, то пусть царь повелит, как хочет...
Поверил .Лохман везиру на слово, а сам царевича излечил известным ему способом. Оживил...
А везир помог сыну пахаря выбраться из Багдада и добраться до отчего дома.
...Сколько воды с тех пор утекло, одному богу известно, только в краю Мсыр рыбаки вот уже сколько дней забрасывали сеть, а рыба не шла. Собрались уже в обратный путь, как один из них сказал:
— В последний раз закину, попытаю счастья — авось что и попадется...
А как вытащил сеть, диву дался: такой красоты рыба попалась, такой неописуемой красоты, что смотреть на нее — глазам и то больно...
«За двадцать лет, что рыбачу здесь, сроду мне такого видеть не приходилось. Ни убивать её, ни морю возвращать не хочу. Положу-ка я ее в таз с водой и отнесу царю нашему. Может, и отблагодарит меня чем».
И отнес он рыбу самому царю. Внесли рыбаки таз с рыбой в покои царские, и диву дался царь — красоты рыба была необыкновенной, полюбовался царь, потрогал ее, поласкал, позволил слугам своим взглянуть и велел отнести в покои царицы и ей показать.
— Коли рыба эта самка — несите, — молвила царица, — коли самец — ни за что!
Как услышала рыба, что царица сказала, так в тазу и подскочила. И как захохочет!
Слуги тотчас донесли царю, что рыба, услышав речи царицы, подскочила в тазу — и захохотала. А уж если рыба стала хихикать, то за этим точно что-то да кроется.
Захотелось царю во что бы то ни стало вызнать — над чем смеялась рыба. Призвал он к себе всех мудрых и разумных людей, чтобы разгадали они, что могло рассмешить рыбу. Но ответа на свой вопрос царь ни от кого из них так и не получил. Прослышал царь, что в Анатолии живет пахарь и что есть у него сын — ясновидец. Сказали ему, что если кто и отгадает, так это он, этот мальчик. А коли и он не отгадает, тогда и вовсе некому.
И послал царь людей за сыном пахаря.
— И снова заупрямился пахарь, не хотел отпускать сына. А тот его уломал и уговорил взять с царевых слуг золота столько, чтобы хватило на безбедную жизнь:
— Господь велик, не оставит меня в беде, отпусти.
Не одну меру золота отсыпали пахарю люди царские за сына. Вздохнул отец, благословил мальчика своего, и слуги царевы вместе с мальчиком пустились в путь.
Ввели сына пахаря в покои царские. Отвесил он семь низких поклонов. И поведал ему царь все, что мы знаем. А сын пахаря и говорит:
— Знаю я, над чем рыба смеялась, только сказать — сейчас не скажу.
Царь настаивал, но и сын пахаря был тверд. Так и не сказал. Вот тогда царь разозлился не на шутку и велел бросить его в темницу, а чуть свет — обезглавить...
Утром снова ввели его в царские покои, окружили царя его приближенные, хотели услышать — над чем же рыба смеялась, да так и не узнали. Разгневался, царь и крикнул подручным своим, чтобы обезглавили этого упрямца.
— Уж коли вознамерился, царь лишить меня головы, пусть дозволит мне рассказать ему притчу. Воля твоя и топор твой!..
И позволил ему царь говорить.
— Да продлит господь дни твои, всемогущий, — сказал сын пахаря, — жил да был в некотором царстве царь. Отправился он со слугами своими в дальнее путешествие, и остались они как-то без воды. «Кто подаст мне чашу воды, тому все свое состояние отдам!» — -сказал тот царь. И ринулись его слуги во все стороны — искать воду. Один нашел воду в расщелине горы, наполнил чашу и принес царю. Не успел царь пригубить, как верный пес его подскочил и выбил из рук повелителя своего чашу, И разлетелась она на тысячу кусков. Кровь бросилась царю в голову, и зарубил он любимого пса. «Проклятая тварь, — вскричал царь, — неужто не достоин был я утолить жажду глотком воды?!» Как увидел то везир, молвил: «Это верное животное, надо думать, что-то знало, коли поступило так. Может, мне и не следует гневить властителя своего, но прежде чем пить царю эту воду, может, дать ее сперва нашим лошадям?!»
И подвели одну из лошадей и дали ей воды той испить. Не успела она сделать и двух глотков, как околела.
Как увидел то царь, пожалел о содеянном, только поздно было сожалеть.
Вот и сейчас, царь, может, обезглавив меня, ты потом тоже пожалеешь. На все воля твоя.
Призадумался царь и молвил:
— Заточить в темницу и пусть сидит, пока не скажет!
Наутро привели его к царю снова, как могли запугивали, чем только не грозили,— тот ни слова. Все свое твердил: «Знаю, да не скажу».
Царь вышел из себя, повелел:
—Увести и отрубить ему голову, чтоб глаза мои больше его не видели.
Сын пахаря и на сей раз попросил, чтобы царь его выслушал.
— Во времена не столь отдаленные жил при царе великий везир. Как-то пригласил он к себе в гости всю царскую семью. После пира, когда все напились-наелись, захотелось царю развлечься. Привели обезьянку, и она потешила всех. Тогда царь велел позвать и царицу — пусть, мол, и она потешится. Оставила царица сына в колыбели спящего, вышла посмотреть на обезьянку (а при младенце верный пес сидел царский). Как покинула царица спальню, тотчас из щели в стене выполз гад гремучий, хотел, проглотить младенца, да пес не дал: сцепились они, долго катались по полу, пока не одолел пес гада и не перегрыз ему глотку. Бросил его вонючий труп подле колыбели, а сам выполз на порог и стал кровь с лап слизывать.
А люди царские как увидели пса окровавленного, решили, что он младенца сожрал, и так царю донесли. Царь сгоряча и зарубил пса. И уж потом вошел он в покои и увидел, что к. чему. И опечалился царь, что ни за что погубил своего верного пса. Да только что жалеть: потерянного не вернешь... Твоя воля, царь, поступай со мной как знаешь, только бы не пожалеть тебе потом, что зазря загубил сына пахаря, который всегда мог бы пригодиться...
На другое утро опять его привели к царю и опять разгневался царь, топал на него ногами, требовал, чтобы он открыл ему, отчего рыба хихикала.
А сын пахаря не сдавался, твердил свое: «Знаю, да не скажу».
— Отрубить ему голову и дело с концом, — велел царь. — И чтоб глаза мои его больше не видели!
Упал сын пахаря в ноги царю, молит — дать ему и третью притчу рассказать: а там — руби голову, не жалко.
Смилостивился царь, и сын пахаря повел свой рассказ:
— Жил-был царь и был у него голубь. Как-то сидел голубь у царя на коленях, взгрустнул, опали у него крылья. Царь встревожился, спрашивает: «Вроде и ешь ты вкусно, и спишь вдосталь, чего тебе надо? Что взгрустнул?». Волей господа голубь обрел дар речи и молвил: «Господь да продлит дни твои, царь, только ни разу не спросил ты у меня — кто я и откуда. Ведь и у меня есть родители, не с неба же я свалился. Дай мне слетать, повидать родных и вернуться к тебе снова». И велел царь открыть все окна и сказал: «Лети себе, и передай родителям поклон от меня...». Голубь прилетел к своим родителям, утолили они тоску друг по дружке, а по прошествии пятнадцати дней отправили его обратно. Тут голубь и говорит своим родителям: «А что я царю моему в подарок поднесу?». И протянули ему родители тогда два яблочных семечка, сказали — отдай их царю своему.
Вернулся голубь, влетел в покои царские, опустился ему на колени и положил в ладонь два семечка яблочных. Расспросил царь голубя о родителях, и как слетал, спросил, потом показал семечки своим приближенным и передал садовнику со словами: «Посади в лучшем уголке моего сада, поглядим, что из этого вырастет».
Садовник посадил семечки, и года через три два таких дерева поднялись, каких во всей округе не было и не будет. В тот год на каждом дереве по яблоку уродилось.
В один из дней заметил садовник, что одно яблоко упало, поднял — отнес царю. Подивился царь и приближенные изумились — такое красивое яблоко предстало их взору: и большое, и на цвет необычное. Тут один из везиров и скажи: «Царь, что яблоко небывалое, все мы в этом убедились, может, надо его разрезать и попробовать на вкус?» Взял царь ножичек, усыпанный алмазами, разрезал яблоко и хотел уже откусить от половинки, как вдруг вспорхнул голубь, ударил крылом и выбил яблоко из рук своего хозяина, и отлетело оно бог знает куда как далеко... Выходка голубя всех озадачила. А царь в ярости схватил голубя, разорвал его на две части, отшвырнул от себя: «Сам принес, так теперь не почел меня достойным отведать этого плода?!». И сказал ему один из слуг царевых: «Может, за этим поступком голубя что-то кроется? Может, стоит привести сюда овцу и скормить ей кожуру этого яблока?» Привели овцу. Не успела она как следует прожевать кожурку, как лопнула. И пригорюнился царь, потому что невинную кровь пролил. А рассвирепев с досады, велел на другой день обезглавить садовника и его жену. Приуныл садовник. Пришел домой мрачнее тучи, сидит — не разговаривает. Жена и спроси: «Что с тобой? Отчего глаза туманятся болью?». Ну он ей все как есть и выложил. «Коли так,— сказала жена,— пойди и принеси второе яблоко, съедим его и уйдем из мира сами».
Совет жены пришелся садовнику по душе, пошел он, сорвал второе яблоко, разделили они его и съели. И случилось чудо — помолодели они так, что и не узнать их. А когда пришли за ними слуги царевы — вести на казнь — диву дались. И признались садовник и жена его, что сорвали другое яблоко, чтобы отравиться, да вот, случилось с ними такое чудо.
И даровал тогда царь жизнь садовнику и его жене.
— Вот, царь-государь, и все мои притчи. Воля твоя — казнить или миловать. Не приведи господь сожалеть тебе о содеянном...
На сей раз царь был ласков с сыном пахаря и попросил его все же рассказать — почему рыбу смех разобрал.
И ответил ему сын пахаря, что три притчи напомнил он царю не случайно и обещал, что скажет про тайну, но не здесь. И попросил, чтобы царь взял с собой арбуз, когда пойдут они к царице.
Царь велел принести арбуз, воткнул в него свой нож с алмазной рукоятью, сын пахаря взял тот арбуз под мышку и направились они в покои царицы. Как вошли, сын пахаря ловко вытащил тот нож из арбуза и спрятал.
Наговорились царь с царицей. И спросил царь:
— Теперь скажи мне, над чем это смеялась рыбка?
— Быть по-твоему, царь, только надо бы сперва арбуз съесть.
Хватились, а ножа нет. Искали тут, искали там — нет ножа, как сквозь землю провалился.
— Кроме нас троих никого здесь не было — так что валить вину не на кого; Давайте обыщем друг друга. Начнем с меня.
Снял с себя сын пахаря одежду, прощупали они ее всю — нет ножа. Тут царь собрался с себя одежду сбрасывать, но сын пахаря остановил его:
— Кажется мне, что нож у царицыной служанки должен быть. Мы сперва у нее поищем, в складках ее зеленого платья.
Но царица вдруг раскричалась, стала стыдить их, угрожая всеми карами небесными:
— Где это видано, чтобы девушка голой перед мужчинами стояла?!
— Тогда и я не скажу, почему рыбку смех разобрал,— отвечал сын пахаря.
Царь топнул ногой, приказал, чтобы служанка сбросила с себя платье, потому что нож его надо найти во что бы то ни стало. Противиться воле царской было трудно, сорвали одежды со служанки и — что увидели?! — стоит перед ними не служанка, а слуга.
Под стать ей оказались и остальные сорок служанок, окаменевшие от неожиданности.
— Рыбку смех разобрал, царь-государь, потому что царица, желая показать тебе верность свою, стала про самца спрашивать, меж тем как сама нарушала обет верности... Вот и не выдержала рыбка, расхохоталась...
Что и говорить, опечалился царь, а слугам своим наказал — изничтожить и царицу, и прислужников ее, и разметать их изрубленные тела по белу свету. А сына пахаря царь усыновил и отдал ему все свое достояние и венец царский...
Сын дал знать отцу и матери, чтобы старики к нему жить перебирались. И всему, что бог послал им, они — пока живы были — радовались. Нужды и горя не знали до самой своей кончины...
С неба упало три яблока: одно тому, кто сказывал, другое тому, кто слушал, и третье тому, кто запомнил.
