ИВАН ТУРБИНКА

Сказывают, жил когда-то русский человек по имени Иван. Сызмальства оказался этот русский в армии. Прослужив несколько сроков кряду, состарился он. И начальство, видя, что выполнил он свой воинский долг, отпустило его, при всем оружии, на все четыре стороны, дав еще два рубля денег на дорогу.

Поблагодарил Иван начальников, попрощался с друзьями-товарищами, хлебнув с ними глоток-другой водки, и отправился в путь-дорогу, песню поет.

Идет Иван, пошатываясь, то по одной, то по другой обочине, сам не зная куда, а немного впереди идут по боковой тропинке господь со святым Петром. Услыхал святой Петр позади себя чье-то пение, оглянулся, видит – идет по дороге солдат, качается.

– Господи, – испугался святой Петр, – давай-ка поспешим или в сторону отойдем; как бы не оказался этот солдат забиякой, не попасть бы нам с тобой в беду. Ты же знаешь, уже случилось мне однажды от такого же забулдыги тумаков отведать.

– Не тревожься, Петр, – сказал господь. – Путника поющего бояться нечего. Этот солдат – человек добрый и милосердный. Смотри, у него за душой всего два рубля денег. Давай испытаем его. Сядь как нищий на одном конце моста, а я на другом сяду. Увидишь, что оба рубля свои он отдаст нам, бедняга! Вспомни, Петр, сколько раз говорил я тебе, что такие-то и унаследуют царствие небесное.

Сел святой Петр на одном конце моста, господь на другом, милостыню просят.

А Иван, взойдя на мост, достает из-за пазухи оба свои рубля, отдает один святому Петру, второй – господу и говорит:

– С миру по нитке – голому рубашка. Нате! Бог мне дал, я даю, и бог мне снова даст, потому имеет откуда.

Опять запевает песню Иван и дальше идет.

Удивился тогда святой Петр и сказал:

– Господи, поистине добрая у него душа, и не следовало бы ему без награды от Лица твоего уйти.

– Ничего, Петр, уж я позабочусь о нем.

Прибавили шагу господь со святым Петром, и вот нагоняют они Ивана, – а тот все песни горланит, словно он всему миру владыка.

– Добрый путь, Иван, – говорит господь. – Однако, поёшь-поёшь, не сбиваешься.

– Благодарствую, – ответил Иван с удивлением. – Но откуда тебе известно, что Иваном меня зовут?

– Уж если мне не знать, то кому же и знать-то? – сказал господь.

– А кто ты таков, – в сердцах спрашивает Иван, – что хвалишься, будто все знаешь?

– Я – тот нищий, которому ты милостыню подал, Иван. А кто бедному подает, тот господу взаймы дает, как говорится в писании. Получай обратно заем, ибо нам не нужны деньги. Я только Петру показать хотел, как велико милосердие твое. Знай, Иван, что я господь и все могу тебе дать, чего ни попросишь; ибо человек ты великодушный и праведный.

Задрожал Иван и вмиг отрезвел; бросился на колени перед господом, говорит:

– Господи, коли и вправду ты господь бог, благослови, будь добр, эту турбинку¹, чтобы кого ни захочу, мог сунуть в нее; и чтобы не мог никто выйти из нее против воли моей.

Улыбнулся господь, благословил турбинку и сказал:

– Когда наскучит тебе скитаться по свету, Иван, приходи служить у моих ворот, и будет тебе неплохо.

– С великой радостью, господи; обязательно приду, – ответил Иван. – А теперь хочу посмотреть, не попадется ли что в турбинку.

Сказал и пустился по полю – напрямик к большим дворам, что едва виднелись впереди, на вершине холма. Шел Иван, шел, пока не добрался под вечер к тем дворам. А добравшись, явился к боярину, у него пристанища просит. Боярин скуповат был, но видя, что Иван – царский солдат, понял, что делать нечего. Волей-неволей велел он слуге своему дать Ивану поесть, а после уложить в нежилом доме, куда он всех непрошенных гостей спроваживал. Слуга, выполняя боярский приказ, дал Ивану поесть и отвел его на ночлег.

"Уж тут-то выйдет ему отдых боком, – подумал боярин, отдав распоряжение. – Будет у него ночью хлопот полон рот. Посмотрим, кто кого? Он ли чертей, черти ли его одолеют?"

Ибо нужно вам знать, что дом тот стоял на отшибе, и обитала в нем нечистая сила. Там-то и приказал боярин уложить Ивана!

А Ивану и невдомек было. Как только доставил его боярский слуга на место, привел он в порядок оружие, сотворил, как обычно, молитву и улегся, одетый, как был, на диване, мягком, как вата, положив турбинку с двумя рублями в изголовье и собираясь задать храпака, ибо ноги едва держали его от усталости. Но куда там! Не успел бедняга погасить свечу, как кто-то – хвать у него подушку из-под головы и как швырнет ее в дальний угол! Схватил Иван саблю, проворно вскочил, зажег свечу и давай шарить по всему дому, но не нашел никого.

– Мэй! Что за притча? То ли дом заколдован, то ли земля ходуном ходит, если вылетела подушка у меня из-под головы и брожу я, как полоумный. Что за встряска такая? – сказал Иван, осеняя себя крестом и кладя земные поклоны, и снова лег спать. Но только задремал – слышит вдруг голоса один другого отвратнее: кто по-кошачьи мяучит, кто хрюкает, как свинья, кто квакает по-лягушечьи, кто по-медвежьи ревет; словом, такой поднялся галдеж, что хоть святых выноси! Тогда-то Иван смекнул, в чем дело.

– Ну, погодите же! Сейчас посчитаюсь с вами. – И вдруг как заорет: – Марш в турбинку, черти!

Стали бесы один за другим в турбинку лезть, словно их ветром несло. Когда все позалезли, начал их Иван по-русски дубасить. Потом завязал турбинку крепко-накрепко и положил себе в изголовье, отпустив чертякам сквозь турбинку таких русских пинков, что сердце у них зашлось. После того улегся Иван, положив голову на турбинку, и, ничем более не тревожимый, уснул сном праведника…

Уже незадолго до петухов видит Скараоский, начальник чертячий, что не вернулся кое-кто из его слуг, и бежит к знакомому месту искать. В один миг примчался, влетел неведомо как к Ивану в комнату и как даст ему, спящему, затрещину изо всех сил. Вскочил Иван, как ужаленный, заорал:

– Марш в турбинку!

Скараоский без лишних слов залезает в турбинку, на головы других бесов, ибо некуда деваться.

– Ладно, сейчас я с вами разделаюсь, нечистая сила; выбью из вас дурь, – осерчал Иван. – Вздумали со мной тягаться? Да я вас так проучу, что собаки смеяться над вами будут.

Одевается Иван, напяливает на себя оружие и, выйдя во двор, подымает такой переполох, что весь двор сбегается.

– Что с тобою, служивый? Встал ни свет ни заря, этакий шум подымаешь? – спрашивают боярские слуги, спросонок тычась один в другого, словно на них куриная слепота напала.

– Да вот, – говорит Иван, – наловил зайцев, ободрать их желаю.

Проснулся от такого шума сам боярин, спрашивает:

– Что за галдеж во дворе?

– Всю ночь не давал нам спать этот русский. Черт его знает, что с ним. Мол, наловил зайцев и ободрать их хочет, не во гнев вашей милости!

Тут и сам Иван к боярину является с турбинкой, полной чертей, а те словно рыбы в верше, мечутся.

– Видишь, хозяин, с кем я ночь напролет воевал… Зато очистил твой дом от нечистой силы. Вот она, у ног твоих лежит. Прикажи сюда палок подать, я их сквозь строй пропущу, чтобы помнили, сколько жить будут, что напоролись на Ивана, раба божьего.

Боярин и струхнул, и обрадовался, ибо немало сариндаров² роздал он попам, чтобы только изгнали чертей из его дома, но так ничего и не добился. Видать, на этот раз пришел им конец от Ивана. Нашла коса на камень!

– Ладно, Иван, – сказал боярин, довольный. – Принесут тебе палок, сколько хочешь, и делай свое дело, как можешь, по крайней мере вздохну свободно!

Спустя немного подъезжает к Ивану воз, полный палок, как душа его пожелала. Берет он палки, связывает по две, по три вместе, по всем правилам искусства.

Между тем столпилось вокруг Ивана все село; кому не охота посмотреть на бесовы муки! Не шутка ведь! Развязывает Иван перед всеми турбинку ровно настолько, чтобы руку просунуть, одного за другим чертей за рожки достает и давай их палками колотить, – аж шкура горит. Учинит расправу и отпустит, однако с условием больше сюда глаз не казать.

– И не подумаю, Иван, сколько жить буду, – говорили нечистые, корчась от боли, и вылетали как из пушки. А люди смотрели и, особенно ребятишки, так и покатывались со смеху.

Под конец вытащил Иван самого Скараоского за бороду да как задал ему русскую порку!

– На ж тебе! Драки захотелось, получай драку, господин Скараоский. Пройдет охота другой раз людей мучить, бесово отродье! А теперь ступай! – и побежал Скараоский вслед за другими, только пятки засверкали…

– Дай тебе боже долгой жизни, – сказал боярин, обнимая и целуя Ивана. – Отныне живи у меня; за то, что избавил мой дом от чертей, будешь у меня как сыр в масле кататься.

– Нет, хозяин, – говорит Иван. – Пойду господу богу служить, владыке нашему.

С этим словами опоясался он саблей, прицепил турбинку к бедру, вскинул ранец за спину, ружье на плечо – и пошел к господу богу. А люди, сняв шапки, пожелали ему доброго пути, куда бы он ни направился.

– Скатертью дорога, – сказал боярин, – кабы остался, был бы мне, как брат; а не останешься – будешь как два.

Сдается мне, что самого боярина турбинка в страх вогнала, и не так-то уж он сожалел об Иване, сделавшем ему столько добра.

А Ивану и горя мало; шел он себе да шел, вопрошая в пути каждого встречного, где господь проживает. Но все как один пожимали плечами, не зная, что и ответить на такой чудной вопрос.

– Только святой Николай это знает, – сказал Иван, вынул образок из-за пазухи, облобызал с обеих сторон и – чудо! оказался у райских врат! Недолго думая, стал он в ворота стучать что было мочи, а святой Петр изнутри спрашивает:

– Кто там?

– Я.

– Кто я?

– Я, Иван.

– А чего тебе надобно?

– Табачок есть?

– Нету.

– Водка есть?

– Нету.

– Женщины есть?

– Нету.

– Музыканты есть?

– Нет, Иван, что ты мне голову морочишь?

– А где их найти-то?

– В аду, Иван, не здесь.

– Мэй! Хоть шаром покати тут, в раю, – говорит Иван. И, без лишних слов, отправляется в ад. Кто знает, где бродил, но только спустя немного, постучался он во врата адовы, кричит:

– Эй! Табачок есть?

– Есть, – отвечают изнутри.

– Водка есть?

– Есть.

– Женщины есть?

– А то как же?

– Музыканты есть?

– Сколько душе угодно!

– Вот хорошо! Это как раз по мне. Открывайте живее, – говорит Иван, притоптывая и потирая руки.

Черт, стоявший у ворот, думая, что это обычный их посетитель, открывает, видит – перед ним Иван Турбинка!

– Ой, беда нам, ой, беда! – заохали черти, почесывая головы. – Не сдобровать нам теперь!

А Иван велит поскорее подать водки и табачку и музыкантов привести, ибо охота ему "гулять".

Переглядываются чертяки, видят, что против Ивана им не устоять, и давай нести, кто откуда, водку, табак, музыкантов зовут, словом, все делают, что только его душе угодно. Мечутся во все стороны, волчком кружатся, угодить Ивану во всем стараются, ибо нагнала на них страху турбинка, пожалуй, больше святого креста.

Между тем напивается Иван вдрызг и давай по всему аду гикать, пляшет городинку и казачинку, хватает чертей и чертовок с собой в пляс; – опрокидывает стойки, все по сторонам разбрасывает – лопнуть можно со смеху. Что было чертям делать? Думают, гадают, и так и этак прикидывают, а никому невдомек, как от него избавиться. Адова Пятка, однако, – ведьма побашковитее других чертей, – говорит самому Скараоскому:

– Дурни безмозглые! Не будь здесь меня, не знаю, что бы с вами и сталось! Несите сюда живее кадку, собачью шкуру и две палки; я из этого такую игрушку смастерю, в два счета духа Иванова здесь не будет.

Принесли все, что она хотела, и тут же сколотила Адова Пятка барабан; тихонько пробралась мимо Ивана за ворота и давай барабанить будто в поход: там-тарарам!

Опомнился Иван, одним прыжком выскочил за ворота с ружьем на плече.

Адова Пятка тогда – прыг внутрь, черти ворота за Иваном захлопнули, засовы задвинули прочно, радуются – не нарадуются, что от турбинки избавились. Колотит Иван по воротам, что есть мочи, ружьем дубасит, ан нет – научились теперь черти уму-разуму.

– Ладно, рогатые! Попадетесь мне в руки – не даст вам турбинка спуску!

А черти на это – ни гу-гу.

Видит Иван, что ворота адские за семью засовами, железом окованы и не думают черти открывать, пропала у него охота и к музыке, и к табачку, и к водке, и ко всему; отправился снова в рай, господу богу служить.

Приходит он к райским воротам, становится на страже, стоит не смыкая глаз, дни и ночи кряду, с места не тронется.

Немного погодя является Смерть, хочет к господу богу пройти за приказаниями.

Приставляет Иван шпагу к ее груди, говорит:

– Что ты, ведьма, куда?

– К богу, Иван, за приказаниями.

– Нельзя, – говорит Иван, – сам пойду, ответ тебе принесу.

– Нет, Иван, сама я должна.

Видит Иван, что Смерть на него нахрапом лезет, как осерчает, как заорет:

– Марш, ведьма, в турбинку!

Смерть тогда, волей-неволей, в турбинку лезет, стонет, вздыхает, хоть плачь от жалости к ней. А Иван и в ус не дует, завязал турбинку, на дерево повесил и давай в ворота стучаться. Открывает святой Петр, смотрит – перед ним Иван.

– Что, Иван, – говорит, – еще не наскучило тебе по свету бродить, дурака валять?

– Еще как наскучило, святой Петр.

– И чего тебе надобно?

– К богу хочу пройти, два слова сказать.

– Что ж, Иван, иди, путь тебе не заказан, ты же у нас теперь свой.

Приходит Иван прямо к господу, говорит ему:

– Господи, известно тебе или нет, только я уже долгое время у райских ворот служу. А теперь Смерть пришла, спрашивает, что ты прикажешь?

– Передай ей, Иван, такой от меня приказ: чтоб три года кряду только такие, как ты, старики умирали… – говорит господь с доброй улыбкой.

– Хорошо, господи, – говорит Иван призадумываясь. – Пойду, передам твой приказ.

Пошел Иван, выпустил Смерть из турбинки, говорит:

– Приказал господь, чтобы питалась ты впредь три года подряд только старым лесом, а молодого не трогай! Понятно? Ступай, выполняй свой долг!

Пошла Смерть по лесам, злая-презлая, и давай грызть старые стволы, только челюсти трещат.

Ровно через три года пускается она снова к богу за приказаниями, но как вспомнит, что опять ей с Иваном дело иметь – ноги подкашиваются, спину сводит от страху.

– Турбинка! Турбинка проклятая в гроб меня вгонит, – охает Смерть. – Однако делать нечего, надо идти.

Идет она, идет, наконец до райских врат добирается. А там опять Иван стоит.

– Ты все тут, Иван.

– А то как же, – отвечает Иван, делая налево кругом и вставая прямо перед Смертью. – Где же мне быть-то, коли тут моя служба?

– Я думала, ты по свету шатаешься, дурака валяешь.

– Да ведь я от света бежал. Знаю, до чего он сладкий и горький, чтоб ему пусто было! Тошно от него стало Ивану! Но ты почему исхудала так, ведьма?

– По твоей милости, Иван! Но больше, надеюсь, не станешь терзать меня, пустишь к богу, важное у меня дело к нему,

– Еще бы, держи карман шире! Что за спешка, не пожар ведь! Уж не вздумала ли с господом лясы точить?

– Э-ге, слишком уж ты зазнаешься, Иван.

– Вот как? Еще передо мною нос задираешь? Марш в турбинку, ведьма!

Лезет Смерть в турбинку, а Иван колотит ее, приговаривает:

– Шутила с кем шутила, а с Иваном не шути!

Господу все это было ведомо, но желал он, чтоб и по воле Ивана было, а не все по воле Смерти, потому и она тоже немало на своем веку бед натворила.

– Ну-ка, святой Петр, отвори, – сказал Иван, постучав в ворота.

Открывает ему святой Петр, снова является к господу Иван и говорит:

– Господи, спрашивает Смерть, какие приказания будут? И, не во гнев твоей милости, очень уж она жадна и неугомонна, ждет, не дождется, ответа требует.

– Передай ей, Иван, приказ, чтобы отныне три года кряду одни молодые умирали; а другие три года одни только дерзкие дети.

– Слушаю, господи, – говорит Иван, кланяясь до земли. – Пойду, скажу, как ты повелел.

Идет, выпускает Смерть из турбинки, говорит:

– Приказал господь, чтобы впредь питалась ты три года кряду только молодым лесом; а затем три года лишь молодыми ветками, ракитой, лозняком, побегами всякими; старого леса не трогай, а то худо будет! Слыхала, ведьма? А теперь живее уноси ноги – выполняй приказ.

Проглотив обиду, понеслась Смерть по рощам, дубравам, кустарникам – злая-презлая. Но нечего делать, то погрызет молодые деревца, то лозу и побеги пожует, да так, что челюсти стучат, бока и затылок ломит – высоко к тополям тянуться, а за корнями кустарников и молодыми побегами нагибаться приходится. Утоляла голод, как могла. Промучилась три года кряду, и еще три года, и отбыв все шесть лет наказания, снова к господу за повелениями отправилась. Знала она, что ее ждет, но делать было нечего.

– Турбинка, огонь ее возьми! – говорила Смерть, отправляясь в рай, как на виселицу. – Не знаю, что уж и сказать про господа бога, чтобы не согрешить. Совсем, видать, впал он в детство, прости господи, если уж Ивану полоумному власть такую надо мною дал. Хотелось бы мне увидеть самого господа бога, великого и всемогущего, в Ивановой турбинке; или хоть святого Петра; уж тогда бы они мне поверили.

Идет она, бормоча и неся околесицу, доходит до райских врат. Как Ивана увидела, в глазах у нее потемнело, и говорит она со вздохом:

– Что ж, Иван, неужто снова мне жизни не будет от турбинки твоей?

– Эге-ге, имей я побольше власти, скажу по правде, глаза б тебе выколол, как черту, и на вертеле бы тебя изжарил, – отвечает Иван с досадой, – из-за тебя ведь столько народу погибло от Адама и до наших дней. Марш в турбинку, ведьма! А господу богу даже и не заикнусь про тебя, старую каргу! Ты да Адова Пятка – два сапога пара! Зубами бы вас растерзал, ласковых да пригожих. Но теперь продержу тебя взаперти, сколько влезет, сгною в турбинке!

Вздыхает, охает Смерть, да что толку? Словно и не видит, не слышит ее Иван. Но вот через сколько-то времени выходит к воротам господь – посмотреть, что еще вытворяет Иван со своей турбинкой.

– Ну, Иван, как живешь-можешь? Больше сюда Смерть не приходила?

Опустил Иван голову, молчит, только в лице меняется; а из турбинки Смерть говорит глухо:

– Вот я, господи, тут, взаперти. Выдал ты меня, бедную, Ивану полоумному на поругание!

Развязал господь турбинку, выпустил Смерть и говорит Ивану:

– Ну, Иван, хватит! Свой хлеб съел, свою песню спел! Конечно, милосердный ты, сердце у тебя доброе, ничего не скажешь. Но с каких-то пор, с того дня, пожалуй, как благословил я твою турбинку, стал ты вроде не тот. Чертей боярских в бараний рог скрутил. В аду такого гуляя задал, что слава о тебе пошла, как о попе-расстриге. Со Смертью пустил я тебя вытворять все, что только вздумается. Но все до поры до времени, сынок. Пришла и тебе пора умирать. Что поделаешь? Каждому свое воздать следует, и у Смерти ведь свой расчет; не так уж попусту ей воля дана, как ты думаешь.

Иван, видя, что дело не шуточное, падает на колени перед господом, молит его слезно:

– Господи! Прошу тебя, дай мне хоть три дня, о душе своей позаботиться, гроб себе слабой рукой изготовить и самому в него лечь, а тогда уж пусть делает со мной Смерть, что хочет, потому вижу я, что конец мне приходит: на глазах таю.

Согласился господь, отобрал у Ивана турбинку и ведьме велит через три дня за душой его прийти.

Остался Иван один, горем убитый, и задумался.

– Ну-ка, вспомню да подсчитаю, сколько радости имел я от всей моей жизни, – говорит сам себе Иван. – В армии – одно беспокойство: Иван туда, Иван сюда! После болтался без дела – наломал дров, будь здоров! В рай пошел, из рая в ад, оттуда опять в рай. И как раз теперь, значит, никакого мне утешения! Рай мне в такое время приспичил? Ну и бедность же в этом раю! Как говорится: слава большая, котомка пустая; денег полный карман, а душу утолить нечем. Хуже наказания не придумаешь. Водки нет, табачка нет, музыки нет, гуляя нет, ни черта нет! Три денька всего жить осталось, и все, Иван, конец. Не схитрить ли как-нибудь, пока не поздно?

Сидит Иван задумавшись, лоб рукой подперши, и вдруг мысль его осеняет:

– Стой! Нашел, кажется, выход. Будь что будет, но только зря не будет… Все равно один мне конец!

Покупает Иван на свои два рубля плотницкий инструмент, два горбыля толстых, четыре дверные петли, гвоздей, два кольца и замок здоровенный. Раз-два, смастерил себе гроб на славу, хоть царя в него клади.

– Вот, Иван, последнее твое убежище, – сказал он. – Три локтя земли – все, что тебе осталось! Видишь теперь сам, сколько проку от всей этой жизни!

Не успел Иван слова эти вымолвить, глядь – Смерть тут как тут:

– Ну, Иван, готов?

– Готов, – отвечает Иван, улыбается.

– Если готов, то хорошо. Живее в гроб ложись, а то мне некогда. Меня, может, еще и другие ждут, чтобы благословила я их в дорогу.

Лег Иван в гроб лицом вниз.

– Не так, Иван, – говорит Смерть.

– А как же?

– Ложись, как мертвому подобает.

Повернулся Иван набок, ноги свесил.

– Ты что ж это, Иван? Тебе стрижено, а ты брито; долго ли меня держать будешь? Ложись, брат, как следует!

Повернулся Иван снова лицом вниз, голову – набок, ноги свесил.

– Ой, беда мне с тобою! Неужто и этого не умеешь? Видать, только на бесчинства всякие и был ты годен на этом свете. Ну-ка, вылезай, покажу тебе, безмозглая твоя башка!

Вылезает Иван из гроба, стоит пристыженный. А Смерть, решив по доброте своей научить Ивана, ложится в гроб лицом вверх, ноги вытянула руки на груди сложила, закрыла глаза, говорит:

– Вот так и ложись, Иван.

Тут Иван, не долго думая, – хлоп! – крышку закрыл, запер на замок, взвалил гроб на плечи, понес и пустил его по широкой и быстрой реке, приговаривая:

– Тут-то я тебя и прикончил. Катись, пропадай! Выйдешь из гроба, когда тебя бабушка из могилы выкопает. Отобрал у меня господь турбинку из-за тебя, так и я ж тебе удружил.

– Видишь, господи боже, – сказал апостол Петр, смеясь, – чего еще надумал Иван, любимчик твоей милости? Хорошо сказал тот, кто сказал: дай дурню волю, заведет в неволю.

Узрел господь дерзость Иванову, забеспокоился. Приказал он тот гроб отыскать, открыть и выпустить Смерть; а она пускай отомстит Ивану. Сказано – сделано, и когда уже и не снилось Ивану, что придется еще повстречаться со Смертью, выходит она к нему лицом к лицу и говорит:

– Что ж, Иван, разве таков был наш уговор?

Опешил Иван, слова вымолвить не может.

– Еще дурачком прикидываешься? Эх, Иван, Иван, только долготерпение и бесконечная доброта господня могут превозмочь твои преступления и упрямство твое. Давно бы ты сгинул и стал у чертей посмешищем кабы не полюбил тебя господь, как сына родного. Знай же, Иван, что отныне сам ты будешь смерти желать, на четвереньках за мною ползать, умолять будешь душу твою прибрать, а я прикинусь, будто вовсе и забыла про тебя, оставлю тебя жить, сколько жить будут стены Голии³ и город Нямц, чтоб увидел ты, как несносна жизнь в глубокой старости!

И оставила его Смерть неприкаянным жить.

С той поры, как создан свет, На полатях ветра нет.

А когда увидел Иван, что конец ему не приходит, сказал он сам себе:

– Неужто я колом себе голову прошибу из-за ведьмы? И не подумаю. Пускай она себе это сделает, коли охота.

И с той поры, сказывают, пустился он, Смерти назло, махоркой дымить и цуйку⁴ с горелкой тянуть, словно его огонь сжигал.

– Гуляй да гуляй, Иван, не то с тоски свихнешься! – говорил он.

И что было делать бедняге, когда Смерть будто ослепла, его не примечает?

Так вот и жил Иван, не знающий смерти, век за веком без числа, и может и поныне живет, если не умер.

Перевод: Г. Перов

¹ Турбинка - торба, котомка.
² Сариндар - плата за церковную службу.
³ Голия - монастырь и дом умалишенных в Яссах.
⁴ Цуйка - сливовая водка.