ФЭТ-ФРУМОС, СЫН ОХОТНИКА

Сказывают, жили-были когда-то муж с женой. И слыл человек большим охотником — равных ему не было. Да вот жалость, беда с ним однажды приключилась: как-то на охоте окружила его стая волков, и сколько он ни перебил их, не одолел всех; озлобясь, звери разодрали его на части в дремучем лесу, вдали от дома родного, оставив от него только кости. Жена же, не получая от мужа весточки, подождала сколько подождала, а потом залилась горючими слезами, омывая ими несчастье свое. И долго оплакивала она горе-горюшко и тоску по мужу, ибо должна была еще ко всему вот-вот родить, а мужа сгинул след, и вести нет и нет.

Так тянулось время, пока не пробил час и не зажегся в их доме свет новой звезды — женщина родила сына. Теперь у бедняжки было утешение, было на кого и любовь обратить, ибо другого такого сына на свете не сыскать, и нарекла она его Фэт-Фрумосом.

Долго, ли коротко ли, сделался Фэт-Фрумос сильным да красивым молодцем и, поглядев на мир глазами взрослого, захотел он разведать белый свет. Не нашел он ничего другого, как обратиться к своей матери с вопросом:

— Скажи, матушка, каким ремеслом занимался мой отец, чтоб и я нашел себе дело по душе, ведь коли будем сидеть сложа руки, то помрем с голоду.

— Ох, дорогой мой, — запричитала мать,— не надобно тебе знать его ремесло, ибо большая опасность ожидает тебя. Займись-ка лучше тем, чем все люди вокруг занимаются.

Фэт-Фрумос послушался совета матери, но недолго мирился с этой мыслью и стал настаивать, чтоб мать поведала ему правду. Той ничего не оставалось, как все ему рассказать.

—- Дело в том, дорогой сын, что отец твой промышлял охотой, да не вздумай и ты заняться ею, ибо заплатила я с лихвой за прибыли от этого ремесла.

Парень, как все парни, не принял во внимание слов матери. Едва прослышал он, что отец был охотником, и сам решил сделаться им. Смастерил себе лук, стрелы и на другой день утречком отправился на охоту во широку степь. А охота — дело такое, что, коли возьмешься как следует за нее, то и она станет крепко держаться за тебя.

Полюбилось парню это дело, да к тому ж и везло ему: то птицу подстрелит, то зайца уложит одной стрелой. Охотясь как-то, обошел он вдоль и поперек окрестные леса, прибрежные рощи, холмы и поля и дошел до необыкновенного леса — на серебряных деревьях его сверкали жемчужные листья. Посреди леса увидел он поляну, красивую-прекрасивую, усеянную цветами: кустами роз, маками и пионами. В самой середине поляны — озеро, каких мало: берега из белого мрамора, вода, как слеза, пересчитать можно все камешки на дне.

Солнце светит ярко, ни дуновения ветерка, а вода теплая-теплая. Сладко затрепетало у парня сердце при виде всего этого, медленно обошел он озеро и собрался уж в обратный путь, как слышит вдруг: фрр! фрр! — три птицы опустились на берег озера. Фэт-Фрумос укрылся и только хотел стрелу пустить — птицы взмахнули крыльями и вмиг обернулись тремя феями необыкновенной красоты: лица нежные-нежные, волосы золотистые, и — бултых! — бросились прямо в воду. Купаются, плавают, ныряют — любо-дорого глядеть на них. А парень-хитрец за кусты украдкой тихонько зашел, крылья дев нашел, спрятал за пазуху и пустился в обратный путь.

Бедные феи и не ведали о беде, парень же шагает и шагает себе домой. Через некоторое время, вдосталь накупавшись, феи медленно и плавно, как лебеди, поплыли к мраморному берегу... Ступили все три на шелковистую траву и стали причесываться, резвиться, нежить тело на солнышке, играть и веселиться, будто к несчастью. В это время одна из них невзначай глянула на место, где были оставлены крылья, и видит: нет их. Стали искать под кустами, в траве, да век ищи — не найдешь. Одна фея, что поглазастее, увидела на траве след молодца. И пошли все три — глаз в землю — по следу вдогонку за ним, чтоб крылья выпросить. Торопятся девы, перегоняют друг дружку, не разбирая ни гор, ни дол, да и молодец знай себе шагает-вышагивает. Прошли они добрую половину пути и увидели Фэт-Фрумоса на горизонте. Одна из фей, что постарше, заговорила нежным голосом, стихами прекрасными:

Лист пиона золотой, Гордый юноша, постой, К нареченной обернись, Что рвалась душою ввысь. Ты же только в лес вошел, За собой ее увел.

Много огня и волшебной силы было в стихах песни, голос же феи сжигал сердце юноши. Фэт-Фрумос почувствовал, как заиграла кровь в его жилах и запылало лицо. Замедлив шаг, обернулся он назад, чтоб посмотреть, кто идет за ним. Только оглянулся — фрр! фрр! — Два крылышка вмиг вылетели из-за пазухи и молнией взметнулись к одной из дев, превратив ее, как в сказке, в птицу, легко поднявшуюся в небо. Фэт-Фрумос раскрыл глаза от удивления, а потом разгневался, догадавшись про обман и волшебство фей. Понурил он голову, стянул потуже рубаху у ворота и, решив больше не оборачиваться, побрел дальше.

Когда съешь раз что-нибудь горькое, не станешь есть это в другой раз. С такой думой шел к дому Фэт-Фрумос, да не долго прошел — другая дева затянула печальную песню:

Чамбера лист резной, О юноша, постой! Песню послушай мою Для тебя лишь ее пою. На любовь свою погляди: Не успела она расцвести, — Как зачахла, завяла в тоске, Нежный юноша, по тебе.

И пела она так нежно, так задушевно, что:

Листья в лесу шептались, И родники прояснялись, Солнце свой бег замедляло, Алмазы в цветах зажигало.

Фэт-Фрумос не оглядывается назад, а дева не умолкает:

Лист пиона красный, Что делать, не знаю. Видно, я напрасно Слезы лью, страдаю.

Песня, что все приближалась, так околдовала Фэт-Фрумоса, что он едва переставлял ноги.

Не зря говорится: дереву судьбой назначено давать плоды, а песне — зажигать сердца людей.

Горячие слова приостановили шаги молодца, медленно повернул он голову назад, и в мгновенье ока — фрр! — вторая пара крыльев вылетела у него из-за пазухи, и пока на ресницы его навертывались росинки слез, дева, превратившаяся в птицу, была уже далеко в синеве небес.

Стоит Фэт-Фрумос с широко раскрытыми глазами, на сердце — горечь, обида в душе не помещается. Подумал молодец, что третью пару крыльев уже ни за что не упустит.

Тронулся он снова в путь, слезы льет, траву ими покрывает. Как прошел долину, запела и третья фея, чаруя своим голосом все вокруг,— так что даже травы колыхались в такт этой песне.

И каждая почка Тотчас распускалась, И ветки листочками Вмиг покрывались.

Лилась песня плавно, как родниковая вода из подножья холма.

Лист ореха, лист зеленый, Соком жизни напоенный, Знаешь ты лишь, как тяжка И горька моя судьба: Я в тоске, но не по дому, А по страннику чужому, Что пришел из дальних мест Отдохнуть в волшебный лес.

Идет молодец, идет остерегается, а песня феи льется с еще большей страстью:

Сердце, ты устало биться, Обернися быстрой птицей И лети к нему, лети Что есть мочи — догони, Догони и средь дороги Упади ему под ноги. Этой песней, криком, болью Тронь его, зажги любовью.

Фэт-Фрумос не сдается, фея — тоже. Собрала все свое мастерство — и взмыла песня ввысь огненной стрелой:

Красный лепесток пиона, Ты, что из цветов рожденный, Юноша, назад взгляни: Нет страшней моей тоски...

Горы рушились от силы этой песни, может быть, и сердце молодца не выдержало бы, коли б не поторопился он ступить на порог дома своего и отворить дверь. Едва вошел он в дом, фея замолкла и встала за ним, статная, красивая, с улыбкой на устах, поклонилась молодцу, и была она краше гордой царевны, словно дочерью солнца была; в изломе бровей — будто отблеск солнечных лучей, на шею, гибкую, как лоза, надела свои украшенья луна, по платью цветы разлились с майского поля.

И полюбились они друг другу, а потом без долгих уговоров стали к свадьбе готовиться. Когда столы были убраны и свечи зажжены, пригласили они всех родных и близких и людей множество, чтоб все вкусили радости молодых. Закатили большой пир, и началось невиданное веселье. Танцевал жених с невестой, танцевала вся молодежь так, что земля из-под ног уплывала.

Сырбы да хоры доводили людей до изнеможения,— они валились с ног и обливались потом. А музыка знай себе наяривала, хотя многие уже по-одному стали отделяться от танцующих. Только невеста продолжала танцевать легко, как перышко,— то проносилась, словно вихрь, то так отплясывала по кругу, что оставляла всех с разинутыми ртами. Ох и танцевала, ох и отплясывала!

Известно, как радует глаз зеленая елка в голом лесу. Она не то что не думала остановиться, а словно все больше зажигалась. Один из гостей не удержался и воскликнул с удивлением:

— Мэй, мэй, вот это плясунья!

А фея в ответ:

— Этот танец — ничто, а коли вернул бы мне жених крылья, плясала б я во сто крат красивее.

— Не отдам я тебе крыльев,— говорит жених.

—- Отчего? — удивились гости.

— Отдам крылья — вмиг улетит.

— Вот человек! — зашумели люди. — Как она улетит? Отдай ей крылья и не выставляй себя на посмешище. Пусть пляшет, а коли вздумает улететь, неужто мы ни на что не годимся: не поймаем одну птицу?! — закричали ему со всех сторон. Жених скрепя сердце вытащил крылья и отдал ей. Музыканты поднесли смычки к струнам, флуеры — ко ртам и так заиграли, что горы заплясали. В такт музыке девица приложила крылья к плечам, руки к бедрам и, как лист тополя под дуновеньем ветерка, закачалась, заколыхалась, закружилась что юла, глаза же молнии заметали. Так красиво она плясала, что казалось: гладит она и баюкает землю. Все не сводили глаз с этого волшебного танца, невеста же прошлась дробью по краю круга, подалась быстрехонько к центру и вдруг — бах! — ударилась оземь. Не успела б искра вспыхнуть, как обернулась она птицей и полетела вверх, выше и выше. Жених схватил лук, натянул тетиву и стал прицеливаться. Птица же, учуяв беду, перекинулась через голову и обернулась кукушкой. Тогда и молодец выпустил лук из рук, ибо есть такой закон у охотников: стреляй в любую птицу, только кукушку, упаси бог, не трогай. Загрустил жених, закручинился, кукушка же снизилась, сделала круг и так ему молвит:

— Молодец, молодец, коль увидеть меня пожелаешь, приходи в золотой дворец, что стоит в золотом лесу.

Сказав это, опять поднялась ввысь, пока не сделалась с пшеничное зерно, потом с маковое зернышко, а вскоре синева небес и вовсе скрыла ее от глаз людей.

Гости расходились с той свадьбы, будто с поминок. Молодец же, оставшись со своей сердечной мукой, все не мог успокоиться и не находил себе места.

В один прекрасный день велел он матери собирать его в путь-дорогу к золотому дворцу, что стоит в золотом лесу. Мать — причитать, слезы лить, но не может уговорить его да и только! Он знай одно твердит:

— Готовь меня, матушка, в путь-дорогу.

Бедная женщина света белого не взвидела от горя-печали да от слез.. Но, делать нечего, принялась собирать сына в путь.

И раз уж пошел Фэт-Фрумос, то шел, шел, пока не пришел к некоему месту, где свирепствовала такая засуха, что казалось: горит самое сердце земли. И еще долго шел он. Днем брел — букашки живой не видел кругом, а ночью путь продолжал— и отблеска света не встречал. Тяжелым и печальным был путь его, да наконец улыбнулось и ему счастье. У одной горы повстречалась ему лачуга, на завалинке которой сидел старый-престарый дед: борода — что сена копна, худой и бледный с лица, зато мудрый на слова.

— День добрый, дедушка.

— Добро пожаловать, молодец. Присядь на завалинку, отдохни с дороги да поведай: что за думка занесла тебя в эти дали, какал любовь и к кому заставила топтать эти дороги, шагать по пустынным нашим местам?

— Ищу по белу свету золотой лес с золотым дворцом.

Думал-думал старик, потом плечами повел:

— Многое видел я на своем веку, про многое слышал, да что-то не припомню, чтоб кто-нибудь говорил мне про этот лес. Но, коли уж попал ты ко мне, попробую помочь, может, и узнаем, куда идти следует.

Поднялся старик, встал перед домом, вытащил из-за пазухи флуер и как свистнул один раз,— горы пригнули свои вершины, и стали сбегаться, слетаться со всех сторон звери, птицы, мухи и другие лесные жильцы. Собралось их видимо-невидимо.

Когда уже некуда ступить было от них, старик спросил:

— Дети мои, вы столько носитесь по белу свету,— не видели ли вы золотой дворец, что стоит в золотом лесу?

Молчат звери: никто не видел дворца.

— Не слыхали ль о нем?

— Нет, не слыхали.

Пересчитали потом звери друг друга:

— Все ли есть?

— Нет! — закричала козочка. — Сестры моей нету.

Старик свистнул еще раз, и пришла козочка, едва передвигая ноги.

— Скажи, — обратился к ней старик, — там, где ты бродишь, не попадался тебе золотой дворец в золотом лесу?

— Оттуда иду, отец.

— Тогда, будь добра, проводи молодца, укажи ему путь.

— Ох, отец, коли б и хотела, не смогла бы указать дорогу: невиданная засуха иссушает те места — трава высохла на корню, не найдешь нигде и капли воды. На этот раз я едва унесла оттуда ноги, но больше в те края не осмеливаюсь идти.

Однако повеленье есть повеленье, и некуда деваться козочке. Как пришла она немного в себя, пустилась с молодцем в путь-дорогу, с трудом держась на ногах. Повела она его по тропам нехоженным, по местам скалистым до вершины холма, откуда простиралось уже ровное место, выжженное засухой.

— Теперь держи путь только вперед, не сворачивай, когда глаза твои увидят край земли, считай, что пришел к золотому дворцу, что стоит в золотом лесу, — сказала ему козочка на прощанье.

Фэт-Фрумос поблагодарил ее, устремил взгляд вперед и пошел, не сворачивая. Вокруг него вурдалаки поднимали столбы пыли — вжж! Вместо травы торчали сухие былинки.

Солнце пекло невыносимо, а он продвигался вперед тем же шагом до самого золотого леса. Но велико было его удивление: деревья горели не золотом, а солнечным зноем, сплющились и сморщились. Дворец тоже скрючился весь и перекосился, накренились башни и стены.

Повсюду была пустота. Никто не встретил его. Обошел он дворец и в овраге увидел измученного человека, который копался в земле, пытаясь достать хоть глоток воды из родника.

— Здравствуй, добрый человек.

— Здравствуй и всяческих тебе благ.

— Не знаешь, где найти волшебницу из золотого дворца, что стоит в золотом лесу?

— Ох, витязь, уж с месяц как украл ее змей. С тех пор и началась эта засуха, что сживает нас с белого света.

— В какую сторону повел он ее?

— На юг.

Направился Фэт-Фрумос к югу, оставляя позади горы и холмы, и в один прекрасный день пришел к загону для овец. Здесь подумал он об отдыхе, да ворота оказались затворенными. Зашел он в загончик для дойки овец и сел на бугорок. Как подоспело время солнцу скрываться за вершину холма, двое чабанов пригнали три отары овец, худых и голодных, едва передвигавших ноги.

Фэт-Фрумос вышел им навстречу:

— День добрый, братцы!

— Добрый день и всяческих благ!

— Рады ли гостю, — спрашивает молодец, — принимаете на отдых?

— Милости просим, с дорогим сердцем! Где одному есть место — найдется и другому, где двое — там и третий приживется, никого не стесняя.

Собрались чабаны доить овец, да не в подойниках, а в шести ореховых скорлупах.

— Зачем вам эти скорлупы?

— Как зачем? Овец в них доим.

— Бросьте шутки шутить, давайте подойники, я пойду подою.

— Эге-гей, молодец, тебе, видно, невдомек, что у наших подойников давно покоробились обручи и растрескались днища, что траву луговую и все плоды земли увел Ох Мрак, черный как мочь. Давно увел вместе с водой родников и тенью кодр, ниспослав нам солнечный зной, покарав нас буйными ветрами.

Витязю все не верилось, пока не подоил он двух овец со всем усердием, а удалось у них выдоить всего несколько капель молока. Бедные овцы едва дышали. Решив отдохнуть еще немного, напросился он к ним на несколько дней пастухом.

— Ладно, добрый человек, все одно некому пасти одну отару, только помни: завтра мы пойдем с овцами в разные стороны, так ты не вздумай пересечь границу государства змея Ох Мрака, черного как ночь, не то мы лишимся овец, а ты — жизни.

— А кто этот змей?

— Эхе-хе-хе, это такая заноза наша! К тому же решил он покончить с пастухами. Послушай сказ с самого начала: царствовала у нас в золотом лесу, в золотом дворце фея фей, и обладала она полей красою и щедрой земли рукою, а пес-дракон, что сделал, что вытворил — не ведаем, только украл ее, и теперь нам осталось ждать конца дней своих, сложив на груди руки.

У Фэт-Фрумоса сердце запрыгало от радости, что напал, наконец, на след феи, но тут же и закручинился он, вспомнив о несчастной ее судьбе, однако не подал виду и спросил у чабанов:

— Ну, хорошо, мэй, да неужто никто не может с ним покончить?

— Ха-ха-ха, да кто же посмеет приблизиться к его царству, если первый рубеж охраняется десятью волками и десятью медведями, сильными и злобными, так что войска пастухов их не сразят, второй рубеж сторожит Выж-Выжиила, который разносит по всему свету облака пыли. Множество людей положили головы у границы этой, но и на шаг не смогли приблизиться к змееву государству.

На второй день, утром, после того, как подоили овец, взяли чабаны флуеры, ярлыги, дали и Фэт-Фрумосу что полагается иметь чабану и отправились все трое со своими отарами в разные стороны. Фэт-Фрумосу попался флуер с дырочками, забитыми землей, растрескавшийся на солнце, и он, идучи впереди овец, все его стругал да прочищал, а как поднес ко рту, заиграл флуер так, что огласил все долины окрест. Идет он, свистит, а стадо — за ним, где пасется, а где так проходит. Знают бедные овцы, где много корма, и держат путь именно туда, к змееву государству. Как к границе подходить, принялись они блеять и так побежали к траве, что чуть шерсть свою не растеряли. Чабан — за ними, овцы же прямо с межи бросились в траву и как вгрызлись в нее — только треск пошел.

Перейдя рубеж, осмотрелся Фэт-Фрумос — будто на другом свете очутился: трава до пояса, цветами вся уткана, то тут, то там деревья ветвистые, кругом прохлада и тишина. Сердце запело у чабана при виде всей этой красоты, поднес он флуер ко рту, и потекла дойна, воспевающая это благодатное место, так что травы закачались. Как разнеслась песня по окрестным долинам, показались из-за холма волки и медведи, воя и лязгая зубами. Бежали они, будто наперегонки, но как донеслись до них трели флуера, приостановили свой бег. Флуер этот был волшебный, и, когда на нем играли, — человек ли, зверь на месте замирал. Волкам и медведям песня, видно, понравилась, они присели на траву подле чабана, позабыв, что должны уничтожить и его и овец. Чабан же, учуяв слабость зверей, играл и играл дойну, так что уж и дыханья не хватало. Потом опустил флуер.

Перепуганные звери стали оглядываться.

— Что случилось, почему не слышно песни?

— Поломался флуер, — отвечает чабан.

— Вот досада, и нельзя починить?

— Я бы починил, да нет того, что мне надо.

— А что же тебе нужно?

— Сердцевину столетнего дуба.

— Да мы таких дубов сколько хочешь можем найти!

— Если покажете и поможете мне вытащить срединку такого дуба, сыграю вам песню, какую еще не доводилось слышать никому на всем белом свете.

— Поможем! Поможем! Почини только флуер и сыграй, — так заворожила зверей музыка.

— Принесите топор, пойдем искать дерево.

Пошел один волк, ходил, бродил где-то, и, долго ли, коротко ли, тащит в зубах топор, Потом обошли звери несколько дубов и нашли такой, что трое здоровенных парней не обхватили б его.

— Вот этот хорош, — говорит чабан. — Теперь я ударю топором вдоль ствола, а как образуется трещина, хватайтесь лапами по месту среза и тяните в обе стороны, я ж буду тащить сердцевину дуба.

— Сказано — сделано. Стали волки по одну сторону дуба, медведи — по другую, а Фэт-Фрумос размахнулся и — тррах! — дерево треснуло.

— Хватайтесь, мэй, а я вытащу топор.

Звери бросились к дереву, вцепились лапами в трещину, Фэт-Фрумос же — хлоп! — и вытащил топор. Боже мой, что сделалось! Дуб соединился и прижал лапы всем волкам и медведям, так что бедные завыли и завопили,— сердца у них разрывались от боли.

Фэт-Фрумос же засучил рукава, схватил топор и приблизился к ним, чтоб спеть им последнюю песню. А звери вырываются, ерзают. Молодец нацелился на волчью шею и — хвать ее топором! Смотрит: голова на месте! Он еще раз. Тоже ничего. Ударил второго, третьего волка — не берет их топор. Подался он тогда к медведям — тоже рубит впустую и баста!

— Ну, ладно же, паршивые, будете сидеть так с зажатыми лапами, пока не отощаете от голода и жажды,— тут вам и конец.

— Мрр, мрр! Спаси нас, пожалуйста, не тронем тебя.

— Эх-хе-хе, знаем вас: спаси медведя от смерти, он тебя же сживет с белого света. Много людей прикончили вы до сегодняшнего дня, теперь и расплачиваться пора.

И, вернувшись к отаре, стал он ее опять пасти в траве, такой густой и высокой, что овцы едва виднелись в ней. Как пришел черед солнцу склоняться к западу, направился он с овцами к загону. Уже в сумерках встретился с остальными чабанами, и вновь двое пастухов пошли доить овец с шестью скорлупами. От двух стад надоили четыре скорлупы, а как стали третье стадо доить — диву дались: у овец вымя набухшее и молока много.

— Где ты, мэй, пас стадо?

— Нашел для них поле. А что?

— Неужто был в царстве драконовом?

— Был, пойдемте и вы со мной завтра.

— Ты что же, хочешь погубить нас и овец?

— А кого вы, братцы мои, так боитесь?

— Как кого, не знаешь разве, какие волки и медведи охраняют границу царства?

— Да уж получше вас знаю, — говорит он и рассказывает о том, что приключилось с ним за день. А те и верят, и не верят, стянули обручи на подойниках и надоили целых восемь подойников молока. Потом положили в него сычуг, вылили молоко в цедилку и на другой день опрокинули на навес два пуда сыра. На другое утро повторилось то же самое, и чабаны, не помня себя от радости, хоть и дрожали от страха, погнали овец к змееву государству, любопытствуя, верно ли все то, что рассказал им Фэт-Фрумос. Шли они, шли, дошли до границы, и овцы принялись щипать траву. Волки же и медведи тут как тут, завыли, зарычали так, что у чабанов волосы дыбом поднялись. Те двое повернули было свои ярлыги обратно и, ударив бичами, собрались уж бежать.

— Не бегите, мэй, идите за мной и посмотрите, какими послушными они сейчас будут. Не бойтесь, идемте.

Те выпучили глаза и пошли, едва волоча за собой ноги от страха. Дуб был недалеко, и вскоре они увидели зверей такими, какими описал их молодец.

— Ну, как дела, зверюшки?

— Смилуйся, отпусти нас, и волоска не тронем на твоей голове.

Посмотрел Фэт-Фрумос на них: боль не уменьшила их сил, голод и жажда не истощили.

— Тьфу, напасть, они век так могут простоять и ничего с ними не станется. Что ж делать, мэй?

— Подожжем их.

— Охо!

Насобирали они втроем целую кучу сухих веток с деревьев, развели огонь около волков и когда сухие ветки запылали, то стали так допекать волков, что извивались они, будто змеи. Сгорели все, остался только один волк, наполовину обгоревший. Рванувшись, вытащил он одну лапу,— вторая в дереве осталась,— и побежал без оглядки за рубеж, к змееву государству. Молодец и проследить не успел, куда он побежал. (С тех-то пор и повелось, что волки стали бояться огня.)

Дошел теперь черед и до медведей. Перенесли чабаны к ним огонь, а тот не берет их. Все ветки сгорели, а медведи целы и воют не от огня, а от того, что лапы зажаты. Вот беда, думают чабаны, что же делать? Один из них, обозлившись, что медведь укусил его за руку, схватил палку и засунул ее медведю в пасть по самую грудь. Медведь заметался и стал извиваться калачом, чабан же, как палку назад дернул, вытащил и сердце медведя. Затрясся зверь, застонал и упал замертво.

— Вот и конец. Милое дело!

И принялись они втроем колоть палками и вытягивать из медведей сердца, пока не остался в живых из них только один. Рванулся он из последних сил и с оторванными лапами побежал к рубежу. Один из чабанов успех схватить медведя за хвост, и тот потянул его за собой. На рубеже чабан уперся в землю, думая задержать зверя, но медведь рванулся с такой силой, что остался чабан с хвостом в руках. (С тех-то пор и нет у медведей хвоста.) Стало теперь чабанам легче дышать. Кругом, сколько глаз хватал,— травы, как и в прежние благодатные времена. Так красиво и хорошо кругом — хоть бери флуер и играй дойну, сколько душа пожелает. Прошло несколько дней, и однажды, охотясь за какими-то птицами, перешел молодец и вторую границу. И трех шагов не сделал, как Выж-Выжиила с пятью саблями в одной руке, пятью — в другой идет ему навстречу, так что земля трясется.

Овцы и два чабана перепугались насмерть и так побежали, что и следов за собой на земле не оставляли. Выжиила с яростью набросился на молодца, закричав во всю глотку:

— Давненько же мои кинжалы в ходу не были!

Фэт-Фрумос ударил его ярлыгой, пустил стрелу, а Выжиила уклоняется ловко, прыгает то в одну сторону, то в другую, размахивает кинжалами, звенит ими в воздухе и, как взмахнул поверху,— отрезал Фэт-Фрумосу руки, как ударил понизу, — отрезал ноги.

— Все мучения испытаешь, пока не умрешь, — сказал Выжиила и покатился вдоль границы. Фэт-Фрумос же остался без рук, без ног, с болью на сердце, а вокруг — ни души, только травы колышутся.

Покатился он тогда, а раны стали забиваться землей, натыкаться на колючки. Кровь течет и течет, а смерть все не идет к нему.

Катился он так три дня и три ночи, пока не докатился до берега некоего озера. Наклонился испить воды, а вода откатывается от него. Околдовал Выж-Выжиила и воду. Фэт-Фрумос катится по илу, вода же — все дальше и дальше. Ох и мученье! Добрался он так до ключа, пригубил несколько капель волы, а проглотить их не может. Тогда подпрыгнул он, подался вперед, схватился зубами за ключевую жилу и так прикусил ее зубами, что ключ застонал от боли.

— Отпусти, ох, отпусти молодец!

— Не отпущу.

— Отпусти, сделаю для тебя, что пожелаешь.

— Вот как? Верни тогда мне правую руку.

— Быть посему, — сказал ключ, и вмиг приросла к Фэт-Фрумосу правая рука, такая же сильная, мускулистая.

Почувствовав руку в плече, напрягся он и схватил жилу, вонзив в нее зубы. Оттянул ее покрепче, так что взвыл ключ.

— Ох, ох, отпусти — умираю от боли!

— Не отпущу, покуда не сделаешь мне и левую руку, какая была раньше.

— Пусть вырастет и левая такая же, — сказал ключ, и вмиг приросла рука.

Фэт-Фрумос обхватил ключ и левой рукой. Тот тяжко застонал и промолвил:

— Или стяни так, чтоб умер я, или выпусти, и тогда выполню все твои желания.

— Выпущу, если вернешь мне и ноги, какими были.

— Пусть исполнится, что желаешь, — сказал ключ, и вмиг приросли к Фэт-Фрумосу ноги здоровые и жилистые, как прежде.

Уперся молодец ногами в землю и все еще не выпускает ключ.

— Ох, не стягивай, конец мне приходит. Говори, чего желаешь, и не мучай меня так.

— Скажи, как одолеть Выж-Выжиилу?

— Не могу этого сказать.

— Не скажешь — не спасешься, — говорит Фэт-Фрумос и стягивает его еще крепче.

— Ох, не стискивай зубами, скажу.

— Говори же!

— Глотни три раза воды из того места, где держишь зубами.

Послушался Фзт-Фрумос и, как потянул один раз воду, почувствовал, что выпил бы все озеро, потянул другой раз — чувствует, что горы б разворошил, а третий раз глотнул — раскрошил бы в пыль эти горы.

Поднялся он на ноги и побрел во широку степь. Не успел оглянуться — катится к нему Выж-Выжиила, мечет молнии и грохочет своими кинжалами. Схватил его Фэт-Фрумос за грудки и как бросит оземь — тррах! — разлетелись кинжалы во все стороны. Но страшилище не сдается. Стали они бороться, и это было такая схватка, что выскочили у страшилища глаза из орбит и кровь хлынула из носа.

Третий раз как ударил молодец Выж-Выжиилу оземь, полетели от него во все стороны клочья мяса и осталась только вонючая лужа.

Снова стал Фэт-Фрумос сильным и свободным. Оглядел он рубежи и дали и стал путь держать к змееву дворцу. Шел через

леса тенистые, луга цветистые, долины прохладные.

И после обеда пришел он к месту, которое так ярко сверкало, что показалось ему: это солнце переливается в изумрудной воде. Да обманчивым было видение — стал он различать башенки из золота и редких камней, которые освещали своим блеском чей-то сад, вершины деревьев, увешанных плодами. Остановился перед дворцом, видит: двери раскрыты настежь, ярким пламенем горят свечи в люстрах, на стенах — невиданные украшения. Прошел он дворец вдоль и поперек и в глубине его увидел трех фей, чьи крылья спрятал когда-то за пазухой. Все они горькие слезы лили, потому что змей отобрал у них крылья, сжег их, а самих обрек на мученья и тяжкий труд.

Как увидели они молодца на пороге,— будто солнце взошло на их лицах, так обрадовались. Младшая, самая красивая, что была его невестой, бросилась к нему в объятия, но тут же закручинилась и опечалилась, так как змей-чудовище вот-вот должен был вернуться с охоты.

— Ох, что нам делать с тобой, куда спрятать? Ведь, если он найдет тебя, — тяжкий конец тебя ждет.

— А как вы узнаете, что он идет?

— Палица, которую он бросает с границы своего государства, долетает до порога дворца и пролетает в дверь на свое место.

— А как он борется?

— На кинжалах и в схватке, а иногда кидает врагов в железный погреб, где стоит конь с семью парами крыльев, и из ноздрей его валит пар. Нечеловеческими мучениями лишает этот конь людей жизни.

Только успела проговорить, — бах! — палица влетела в открытую дверь и — на гвоздь. Фэт-Фрумос подбежал, схватил палицу и с такой силой забросил ее туда, откуда прилетела, что стали пригибаться к земле вершины деревьев. На втором рубеже она настигла змея и так ударила его, что, если б не он, пролетела б, наверно, роено столько же. Змей разгневался страшно и помчался, раскрыв пасть от неба до земли, готовый проглотить каждого, кто попадется ему на пути.

Фэт-Фрумос приготовился к встрече, и, как мчался змей с бешеной скоростью, ударил молодец его сходу плечом, да так, что тот завертелся на месте, как юла. Потом обхватил его и всадил головой в землю по самые колени. Стал змей вытягивать голову из земли и как только смог раскрыть рот, закричал:

— Выж-Выжиила, оставь рубеж, беги на помощь!

— Ах, ты, страшилище, соляная глыба, чтоб от тебя только грязь осталась, как от того чудовища! — и бах! — опять всадил ему голову в землю — да так, что одни пятки остались торчать над землей. С большим трудом вытащил змей голову второй раз и завопил вне себя:

— Волки и медведи мои, хоть вы мне помогите, — хозяин ваш умирает!

— Эх-хе-хе, пепел от твоих волков уж ветер развеял, а у медведей ярлыги давно вытянули сердца.

Схватил он его в третий раз, и послышалось только: вжж! вжж! — то змей погружался в бездну.

Сделалось все вокруг таким красивым, как бывает у нас в мае. Ветер разносил запахи полевых цветов далеко к рубежу царства, а зелень, трава и все богатства полей так и переливались под солнцем.
Фэт-Фрумос вошел во дворец, и, недолго думая, решили они с младшей феей сыграть свадьбу. А пока шли приготовления, прибыли и те два чабана с отарами овец. Будучи молодыми и холостыми, поженились они на двух старших сестрах и закатили три свадьбы сразу. Что это были за свадьбы! Яства всевозможные, вин — видимо-невидимо, а в музыканты приглашены были птицы со всего царства. Долго пировали и свадьбу справляли, а Фэт-Фрумос все думал о своей матушке, которая осталась одна без весточки. И надумал он, что надо делать. Вывел из железного погреба змеева коня, оседлал его, приструнил, укротил и, посадив фею фей между крыльями коня, попрощался с чабанами и погнал коня к родному дому.

Несся конь, как ветер, прямо к дому — ведь он был волшебным. И раз уж добрались они до дома и стола своего, то стали жить-поживать, как положено людям на белом свете.

Перевод: А. Столовая